К четырнадцати годам у Саши, начало четко формироваться желание. Тянуло к одноклассницам и ранее, но теперь это обрело довольно ясную форму и поглотило все, что можно было отнести к женскому полу. Это желание нашло свое воплощение в виде общественной бани, которая находилась как раз напротив старого трехэтажного дома, в котором кроме их семьи, проживало еще семь примерно таких же ячеек общества. На чердаке этого дома имелось шесть небольших окошечек, завешанных то какими-то тряпками, а то и просто газетами. И лишь из одного можно было увидать небольшой кусочек женской раздевалки, всего каких-то четыре шкафчика. Но, в четырнадцать лет, для Саши все потеряло смысл кроме этих шкафчиков. В школе, с уверенного хорошиста он скатился к едва успевающим троечникам, книги, телевизор, друзья, все это затмил небольшой, но зато хорошо просматриваемый участок женской раздевалки общественной бани. Но еще, с возрастом, начало приходить понимание такого ценного места доступного ему, а значит и боязнь его потерять. Это значило, что надо никак не афишировать свой интерес к чердаку и маскировать свое нахождение на оном. Слава Богу, чердак был действительно невелик, низок, и к тому же находился в ужасно пыльном и грязном состоянии. Но, самое удачное было то, что влезть на него можно было лишь через узкий и неудобный люк с площадки третьего этажа, по старой переносной лестнице без двух ступенек. Догадывался ли о таком свойстве чердака кто-то кроме Саши, он не знал, но, судя по тому, что туда кроме него никто не лазил без ну самой крайней надобности, говорило само за себя. Из всего дома, он был единственным юношей периода полового созревания, ближайшему же претенденту на этот обзорный пункт было лишь одиннадцать лет. Но для профилактики Саша при случае лупил этого юного отрока Михаила, у которого и так с головой было не в порядке. Для того чтоб тот научился инстинктивно понимать, где может находиться Саша, и идти в противоположную сторону.
Собственно, баню-то и построили всего три года назад. Были поначалу инциденты, ввиду которых пришлось спилить все более-менее высокие деревья со стороны женского отделения бани. Потому как сучья тех деревьев, все равно трещали под тяжестью шпаны повисшей на них. Такова уж была конструкция раздевалок: после трех метров сплошного кирпича, последние полметра перед крышей были просто застеклены.
Из разряда конспирации и легализации нахождения на чердаке, самым масштабным проектом было моделирование какого-то планера, который для квартиры был явно велик и не удобен, а вот для чердака как раз. Натаскав на чердак всяких планочек, дощечек, реечек и разнообразного инструмента, он за полчаса сколотил что-то напоминающее лягушку без одной задней лапы и лишь в те минуты, когда в раздевалке вообще никого не было видно, усовершенствовал конструкцию. Гораздо хуже приходилось зимой, ведь никакого предлога для нахождения там, не приходило в голову. Да и просто холодно там тогда было. Хоть труба от общего газового котла и проходила по чердаку, однако тепла давала не очень. А замерзшей ладошкой колошматить столь нежный и деликатный орган, тоже удовольствие весьма на любителя (впрочем, каким и являлся Александр).
Но, что эти все мелкие неудобства по сравнению с обнажающейся продавщицей бакалейного отдела Фаиной Степановной?! Женщиной, уже под сорок, но, обладающей той влекущей и притягательной силой, что сводит мужчин с ума и заставляет трепетать тончайшие фибры души, даже у тех, кого вместо оной прямая кишка. Ах, эта красная, после парилки Ж0ПА! Ее черная, густая промежность! А груди! Ее груди!!! Вываливающаяся, переспелые, с огромными коричневыми сосками!!! А когда она уже без бюстгальтера, снимала носок, они доставали до самого пола…
Сашенька, в тот вечер, только на чердаке кончил четыре раза. Он никак не мог успокоиться, как ведь, такая удача! Кто бы мог надеется увидать голышом саму Фаину Степановну! Долго лежа без сна, он представлял ее и так и сяк пока не кончил еще несколько раз. Но, даже в сновидении, ее образ не оставил Сашу в покое. А снилось ему такое: В той женской раздевалке, голая Фаина Степановна, что-то ищет на дне своего шкафчика, а он, тоже голый, но почему-то в своей детской буденовке с оторванной звездой и со старой, деревянной саблей в руке бежит по раздевалке и, оказавшись возле Фаины, всаживает со всего размаха ей в зад эту глупую саблю. А она, не прекращая копаться, кричит, - “Да иду уже Люба, гребешок вот только достану!“. Саша пугается этой Любы, хочет вытащить саблю, но та намертво засела. Тогда, он бежит к выходу, оглядывается и видит, что Фаина Степановна так и идет с этой саблей. А более того, он только сейчас замечает, что у всех голых женщин, из жоп торчат точно такие же игрушечные, деревянные сабли с отвалившейся местами краской. Тут перед ним внезапно возникает рожа его старой школьной учительницы. И она, всхлипывая, говорит, - “ Вот, полюбуйся, что ты натворил! Я же тебе говорила, прилежнее и старательнее учится надо…”. Саша просыпается в холодном поту, с влажным комком в трусах. Он принимается размазывать его по одеялу, простыне. Потом ему кажется, что этот комок на сморщенном подбородке его учительницы. Он, виновато размазывает его ручками по губам, по дряблой шее, доходит до грудей и сосков, до сморщенного и обвисшего в жировых складках живота….
В общем, чем больше Саша смотрел на голые женские тела, тем сильнее ему хотелось ими обладать, или даже пускай хоть каким-то одним, да и вообще, он хотел мягкого, теплого ТЕЛА! Бывало даже, что с воспаленным от желания мозгом, он выбегал к входу бани и начинал там нервно расхаживать, в надежде, что хоть какая-то бабенка заметит и пригласит к себе в гости, а там уж известно, что должно произойти. Естественно, этого не происходило, и он впотьмах на чердаке проклинал весь род женский, за то, что ни одна п13да, даже самая замухрышная и обиженная ему открыться не желает. Проклинал род мужской, за то, что менее достойные, чем он, уже не девственники, а кое-кому и постоянно есть с кем спариваться. Проклинал Боженьку, за то, что он никак не соизволит послать ему, хорошенькому Сашеньке, сисястую тетеньку с большей попой и страсть какой волосатой П13ДОЙ!
И вот, когда Саша в очередной раз, терзал на чердаке свой ненасытный пенис, туда случайно забрался одиннадцатилетний слабоумный Миша из ихнего дома. Первые секунд десять ни один, ни другой не замечали друг - друга. Когда же их глаза встретились, на обоих лицах отразилось крайнее изумление. Но на Сашином, отразилась ярость, а на Мишином испуг. Малой начал пятится обратно к люку, а Саша быстро спрятав в штаны свою пипку, стал надвигаться на него. Его голову посетила одна довольно смелая идея, и не долго думая, он начал приводить ее в действо.
- Да не ссы малый, смотри че я тут назырил! Ходи сюда! Тут от, здеся смотри!
Он подвел Мишу к своему окошку и показал, на что он с таким упоением любовался. Мишу эта картина повергла в еще большую панику, чем увиденное ранее. Он хотел, было отпрянуть от окна, но получил сильный удар кулаком в затылок, от которого повалился на четвереньки. В таком положении на него навалился Саша и, сжав шею горячими потными руками, слюнявя ему ухо, зашипел, - “Только пискни 57ка! Изуродую, что родные не узнают, ночью вынесу в ров, а потом еще скажу, что ты снова с цыганами якшался!”. Было дело, доверчивый Миша крутился возле двух цыганок, те, дав ему, яблоко и какую-то конфету, начали выспрашивать, далеко ли Мишенька живет, и дома ли сейчас его мама с папенькой, а то им бедненьким очень хочется водички, хоть глоток сделать. Не известно чем бы это все обернулось, если б не соседка с их этажа. Она взяла его за руку и поволокла к дому, по дороге выкручивая уши и лупя крепкой трудовой рукой Мишину задницу. Родители, узнав об этом, тоже порядочно выдрали придурковатого сына. Так что, любое упоминание о цыганах, вызывало ужас и готовность к побоям.
- “Не надо, не надо про цыган”, всхлипывал Миша тоненьким голосом.
- “Тогда молчать, 57ка! Накажу тебя немного и можешь спокойно пойти вон!”. С этими словами Саша спустил Мишины штанишки и начал водить своим вздувшимся членом, по его толстенькой попке. Миша понял, что сейчас начнется что-то уже совсем ужасное и начал тихо скулить, задыхаясь слезами и соплями. Возбуждение Саши уже не знало границ, поплевав Мише в анус, он начал осторожно вводить туда свой член. Миша задергался, начал вырываться и громче выть, за что получал сильные тычки под ребра. А Саша в это время испытывал ни с чем не сравнимое, дикое, безудержное наслаждение. Когда не бил Мишу, он нежно гладил его ягодицы и спину. О, да! ДА!!! Наконец-то он по-настоящему 363ТСЯ! Хватило его толчков на двадцать, после чего в Мишину прямую кишку, впрыснул такое количество спермы, что могло быть сравнимо с небольшой (Свежую, еще горячую, домашнюю котлету, разрежьте на две равные половины. Изнутри, намажьте одну половинку горчицей, а другую, майонезом. Посередине положите ломтик сыра и тоненькое, сплошное колечко лука. По вкусу, можете добавить пару веточек укропа или петрушки. Приятного аппетита!) клизмой.
- “Да успокойся ты, не так ведь тебе и больно было. Вот в тюрьмах, там каждый день такое друг другу делают, и ничего, не плачут. Будь мужиком! А то вот вырастешь, попадешь в тюрьму, войдешь в камеру и гаркнешь, - “ Ха, а я, зато уже умею в ж0пу 364ться!”. И тебя там сразу зауважают, и бить не будут. Только еще надо научиться курить, а то какой же ты мужик?”. Такими вот словами пытался Саша утихомирить рыдающего Мишу. Он постепенно начинал представлять, какими последствиями это все могло для него обернуться, а потому начал еще убедительней успокаивать. Саша обещал ему все богатства мира, которые имел сам, мог достать и обещал даже те, которые не мог. Обещал никогда больше его не бить и т.д. и т.п. Видя, что это не особо помогает, он начал подымать Мишу, застегивать ему штаны и в виде искупления вылизал с его попы кровь вместе с калом. Нежно обняв его, просидев на чердаке еще минут десять, вроде бы кое-как, успокоив и взяв обещание, что тот никому и ни за что не скажет про ЭТО, они разошлись по своим квартирам.
Следующим утром, когда Саша выходил в школу, на лестничной площадке, его встретил, уже выпивший (а выпивал он хронический и очень давно) Мишин папа. Размахивая перед Сашиным лицом испачканными кровью трусиками сына, он буквально за пятнадцать секунд, кухонным ножом, отрезал Сашин х7й и запихнул тому в глотку. Выбежавший на крик Сашин отец, буквально оторопел от увиденного, но только на несколько мгновений. После чего, схватив в прихожей топор, ринулся чинить возмездие. Хлипкая дверь в квартиру, за которой успел укрыться Мишин отец, не спасла его от огромного топора и ста килограмм, которыми обладал отец Саши. Первая, с расколотым черепом, пала мать Миши, которая вздумала преградить путь Сашиному заботливому папеньке. Но ее мужа постигла куда как более ужасная участь. Сначала ему были топором перебиты оба колена, затем, по локоть отрублены обе руки, и лишь затем последовал сокрушающий удар топора в пах. Не зная, что делать далее Сашин отец подошел и Мишиной кроватке и легоньким ударом перебил ему позвоночник.
На эти крики вышел со своей охотничьей двустволкой дед Матвей (тот самый – М.Е.), сосед с первого этажа. Укоризненно поглядев на трупы и кровь, он, качая седой головой начал причитать, - “Опять, бл9ть, война эта, на старости лет-то! Сдохнуть гады спокойно не дают! Одна сволота только кругом! А пенсию, уже пятый день как должны были принесть, и где ж она???”.
С этими словами, он стрельнул картечью в голову Сашиному отцу, прицельным выстрелом из окна ловко сшиб с седла велосипеда уже подъезжавшего участкового, пальнул пару раз в начавшую собираться на крики толпу. Потом, чуть подумав, пристрелил свою старуху. И тебя, мой милый читатель.
Будь мужиком! А то вот вырастешь, попадешь в тюрьму, войдешь в камеру и гаркнешь, - “ Ха, а я, зато уже умею в ж0пу 364ться!”. И тебя там сразу зауважают, и бить не будут.
К четырнадцати годам у Саши, начало четко формироваться желание. Тянуло к одноклассницам и ранее, но теперь это обрело довольно ясную форму и поглотило все, что можно было отнести к женскому полу. Это желание нашло свое воплощение в виде общественной бани, которая находилась как раз напротив старого трехэтажного дома, в котором кроме их семьи, проживало еще семь примерно таких же ячеек общества. На чердаке этого дома имелось шесть небольших окошечек, завешанных то какими-то тряпками, а то и просто газетами. И лишь из одного можно было увидать небольшой кусочек женской раздевалки, всего каких-то четыре шкафчика. Но, в четырнадцать лет, для Саши все потеряло смысл кроме этих шкафчиков. В школе, с уверенного хорошиста он скатился к едва успевающим троечникам, книги, телевизор, друзья, все это затмил небольшой, но зато хорошо просматриваемый участок женской раздевалки общественной бани. Но еще, с возрастом, начало приходить понимание такого ценного места доступного ему, а значит и боязнь его потерять. Это значило, что надо никак не афишировать свой интерес к чердаку и маскировать свое нахождение на оном. Слава Богу, чердак был действительно невелик, низок, и к тому же находился в ужасно пыльном и грязном состоянии. Но, самое удачное было то, что влезть на него можно было лишь через узкий и неудобный люк с площадки третьего этажа, по старой переносной лестнице без двух ступенек. Догадывался ли о таком свойстве чердака кто-то кроме Саши, он не знал, но, судя по тому, что туда кроме него никто не лазил без ну самой крайней надобности, говорило само за себя. Из всего дома, он был единственным юношей периода полового созревания, ближайшему же претенденту на этот обзорный пункт было лишь одиннадцать лет. Но для профилактики Саша при случае лупил этого юного отрока Михаила, у которого и так с головой было не в порядке. Для того чтоб тот научился инстинктивно понимать, где может находиться Саша, и идти в противоположную сторону.
Собственно, баню-то и построили всего три года назад. Были поначалу инциденты, ввиду которых пришлось спилить все более-менее высокие деревья со стороны женского отделения бани. Потому как сучья тех деревьев, все равно трещали под тяжестью шпаны повисшей на них. Такова уж была конструкция раздевалок: после трех метров сплошного кирпича, последние полметра перед крышей были просто застеклены.
Из разряда конспирации и легализации нахождения на чердаке, самым масштабным проектом было моделирование какого-то планера, который для квартиры был явно велик и не удобен, а вот для чердака как раз. Натаскав на чердак всяких планочек, дощечек, реечек и разнообразного инструмента, он за полчаса сколотил что-то напоминающее лягушку без одной задней лапы и лишь в те минуты, когда в раздевалке вообще никого не было видно, усовершенствовал конструкцию. Гораздо хуже приходилось зимой, ведь никакого предлога для нахождения там, не приходило в голову. Да и просто холодно там тогда было. Хоть труба от общего газового котла и проходила по чердаку, однако тепла давала не очень. А замерзшей ладошкой колошматить столь нежный и деликатный орган, тоже удовольствие весьма на любителя (впрочем, каким и являлся Александр).
Но, что эти все мелкие неудобства по сравнению с обнажающейся продавщицей бакалейного отдела Фаиной Степановной?! Женщиной, уже под сорок, но, обладающей той влекущей и притягательной силой, что сводит мужчин с ума и заставляет трепетать тончайшие фибры души, даже у тех, кого вместо оной прямая кишка. Ах, эта красная, после парилки Ж0ПА! Ее черная, густая промежность! А груди! Ее груди!!! Вываливающаяся, переспелые, с огромными коричневыми сосками!!! А когда она уже без бюстгальтера, снимала носок, они доставали до самого пола…
Сашенька, в тот вечер, только на чердаке кончил четыре раза. Он никак не мог успокоиться, как ведь, такая удача! Кто бы мог надеется увидать голышом саму Фаину Степановну! Долго лежа без сна, он представлял ее и так и сяк пока не кончил еще несколько раз. Но, даже в сновидении, ее образ не оставил Сашу в покое. А снилось ему такое: В той женской раздевалке, голая Фаина Степановна, что-то ищет на дне своего шкафчика, а он, тоже голый, но почему-то в своей детской буденовке с оторванной звездой и со старой, деревянной саблей в руке бежит по раздевалке и, оказавшись возле Фаины, всаживает со всего размаха ей в зад эту глупую саблю. А она, не прекращая копаться, кричит, - “Да иду уже Люба, гребешок вот только достану!“. Саша пугается этой Любы, хочет вытащить саблю, но та намертво засела. Тогда, он бежит к выходу, оглядывается и видит, что Фаина Степановна так и идет с этой саблей. А более того, он только сейчас замечает, что у всех голых женщин, из жоп торчат точно такие же игрушечные, деревянные сабли с отвалившейся местами краской. Тут перед ним внезапно возникает рожа его старой школьной учительницы. И она, всхлипывая, говорит, - “ Вот, полюбуйся, что ты натворил! Я же тебе говорила, прилежнее и старательнее учится надо…”. Саша просыпается в холодном поту, с влажным комком в трусах. Он принимается размазывать его по одеялу, простыне. Потом ему кажется, что этот комок на сморщенном подбородке его учительницы. Он, виновато размазывает его ручками по губам, по дряблой шее, доходит до грудей и сосков, до сморщенного и обвисшего в жировых складках живота….
В общем, чем больше Саша смотрел на голые женские тела, тем сильнее ему хотелось ими обладать, или даже пускай хоть каким-то одним, да и вообще, он хотел мягкого, теплого ТЕЛА! Бывало даже, что с воспаленным от желания мозгом, он выбегал к входу бани и начинал там нервно расхаживать, в надежде, что хоть какая-то бабенка заметит и пригласит к себе в гости, а там уж известно, что должно произойти. Естественно, этого не происходило, и он впотьмах на чердаке проклинал весь род женский, за то, что ни одна п13да, даже самая замухрышная и обиженная ему открыться не желает. Проклинал род мужской, за то, что менее достойные, чем он, уже не девственники, а кое-кому и постоянно есть с кем спариваться. Проклинал Боженьку, за то, что он никак не соизволит послать ему, хорошенькому Сашеньке, сисястую тетеньку с большей попой и страсть какой волосатой П13ДОЙ!
И вот, когда Саша в очередной раз, терзал на чердаке свой ненасытный пенис, туда случайно забрался одиннадцатилетний слабоумный Миша из ихнего дома. Первые секунд десять ни один, ни другой не замечали друг - друга. Когда же их глаза встретились, на обоих лицах отразилось крайнее изумление. Но на Сашином, отразилась ярость, а на Мишином испуг. Малой начал пятится обратно к люку, а Саша быстро спрятав в штаны свою пипку, стал надвигаться на него. Его голову посетила одна довольно смелая идея, и не долго думая, он начал приводить ее в действо.
- Да не ссы малый, смотри че я тут назырил! Ходи сюда! Тут от, здеся смотри!
Он подвел Мишу к своему окошку и показал, на что он с таким упоением любовался. Мишу эта картина повергла в еще большую панику, чем увиденное ранее. Он хотел, было отпрянуть от окна, но получил сильный удар кулаком в затылок, от которого повалился на четвереньки. В таком положении на него навалился Саша и, сжав шею горячими потными руками, слюнявя ему ухо, зашипел, - “Только пискни 57ка! Изуродую, что родные не узнают, ночью вынесу в ров, а потом еще скажу, что ты снова с цыганами якшался!”. Было дело, доверчивый Миша крутился возле двух цыганок, те, дав ему, яблоко и какую-то конфету, начали выспрашивать, далеко ли Мишенька живет, и дома ли сейчас его мама с папенькой, а то им бедненьким очень хочется водички, хоть глоток сделать. Не известно чем бы это все обернулось, если б не соседка с их этажа. Она взяла его за руку и поволокла к дому, по дороге выкручивая уши и лупя крепкой трудовой рукой Мишину задницу. Родители, узнав об этом, тоже порядочно выдрали придурковатого сына. Так что, любое упоминание о цыганах, вызывало ужас и готовность к побоям.
- “Не надо, не надо про цыган”, всхлипывал Миша тоненьким голосом.
- “Тогда молчать, 57ка! Накажу тебя немного и можешь спокойно пойти вон!”. С этими словами Саша спустил Мишины штанишки и начал водить своим вздувшимся членом, по его толстенькой попке. Миша понял, что сейчас начнется что-то уже совсем ужасное и начал тихо скулить, задыхаясь слезами и соплями. Возбуждение Саши уже не знало границ, поплевав Мише в анус, он начал осторожно вводить туда свой член. Миша задергался, начал вырываться и громче выть, за что получал сильные тычки под ребра. А Саша в это время испытывал ни с чем не сравнимое, дикое, безудержное наслаждение. Когда не бил Мишу, он нежно гладил его ягодицы и спину. О, да! ДА!!! Наконец-то он по-настоящему 363ТСЯ! Хватило его толчков на двадцать, после чего в Мишину прямую кишку, впрыснул такое количество спермы, что могло быть сравнимо с небольшой (Свежую, еще горячую, домашнюю котлету, разрежьте на две равные половины. Изнутри, намажьте одну половинку горчицей, а другую, майонезом. Посередине положите ломтик сыра и тоненькое, сплошное колечко лука. По вкусу, можете добавить пару веточек укропа или петрушки. Приятного аппетита!) клизмой.
- “Да успокойся ты, не так ведь тебе и больно было. Вот в тюрьмах, там каждый день такое друг другу делают, и ничего, не плачут. Будь мужиком! А то вот вырастешь, попадешь в тюрьму, войдешь в камеру и гаркнешь, - “ Ха, а я, зато уже умею в ж0пу 364ться!”. И тебя там сразу зауважают, и бить не будут. Только еще надо научиться курить, а то какой же ты мужик?”. Такими вот словами пытался Саша утихомирить рыдающего Мишу. Он постепенно начинал представлять, какими последствиями это все могло для него обернуться, а потому начал еще убедительней успокаивать. Саша обещал ему все богатства мира, которые имел сам, мог достать и обещал даже те, которые не мог. Обещал никогда больше его не бить и т.д. и т.п. Видя, что это не особо помогает, он начал подымать Мишу, застегивать ему штаны и в виде искупления вылизал с его попы кровь вместе с калом. Нежно обняв его, просидев на чердаке еще минут десять, вроде бы кое-как, успокоив и взяв обещание, что тот никому и ни за что не скажет про ЭТО, они разошлись по своим квартирам.
Следующим утром, когда Саша выходил в школу, на лестничной площадке, его встретил, уже выпивший (а выпивал он хронический и очень давно) Мишин папа. Размахивая перед Сашиным лицом испачканными кровью трусиками сына, он буквально за пятнадцать секунд, кухонным ножом, отрезал Сашин х7й и запихнул тому в глотку. Выбежавший на крик Сашин отец, буквально оторопел от увиденного, но только на несколько мгновений. После чего, схватив в прихожей топор, ринулся чинить возмездие. Хлипкая дверь в квартиру, за которой успел укрыться Мишин отец, не спасла его от огромного топора и ста килограмм, которыми обладал отец Саши. Первая, с расколотым черепом, пала мать Миши, которая вздумала преградить путь Сашиному заботливому папеньке. Но ее мужа постигла куда как более ужасная участь. Сначала ему были топором перебиты оба колена, затем, по локоть отрублены обе руки, и лишь затем последовал сокрушающий удар топора в пах. Не зная, что делать далее Сашин отец подошел и Мишиной кроватке и легоньким ударом перебил ему позвоночник.
На эти крики вышел со своей охотничьей двустволкой дед Матвей (тот самый – М.Е.), сосед с первого этажа. Укоризненно поглядев на трупы и кровь, он, качая седой головой начал причитать, - “Опять, бл9ть, война эта, на старости лет-то! Сдохнуть гады спокойно не дают! Одна сволота только кругом! А пенсию, уже пятый день как должны были принесть, и где ж она???”.
С этими словами, он стрельнул картечью в голову Сашиному отцу, прицельным выстрелом из окна ловко сшиб с седла велосипеда уже подъезжавшего участкового, пальнул пару раз в начавшую собираться на крики толпу. Потом, чуть подумав, пристрелил свою старуху. И тебя, мой милый читатель.
K chetyrnadcati godam u Sashi, nachalo chetko formirovat'sya jelanie. Tyanulo k odnoklassnicam i ranee, no teper' eto obrelo dovol'no yasnuyu formu i poglotilo vse, chto mojno bylo otnesti k jenskomu polu. Eto jelanie nashlo svoe voploschenie v vide obschestvennoy bani, kotoraya nahodilas' kak raz naprotiv starogo trehetajnogo doma, v kotorom krome ih sem'i, projivalo esche sem' primerno takih je yacheek obschestva. Na cherdake etogo doma imelos' shest' nebol'shih okoshechek, zaveshannyh to kakimi-to tryapkami, a to i prosto gazetami. I lish' iz odnogo mojno bylo uvidat' nebol'shoy kusochek jenskoy razdevalki, vsego kakih-to chetyre shkafchika. No, v chetyrnadcat' let, dlya Sashi vse poteryalo smysl krome etih shkafchikov. V shkole, s uverennogo horoshista on skatilsya k edva uspevayuschim troechnikam, knigi, televizor, druz'ya, vse eto zatmil nebol'shoy, no zato horosho prosmatrivaemyy uchastok jenskoy razdevalki obschestvennoy bani. No esche, s vozrastom, nachalo prihodit' ponimanie takogo cennogo mesta dostupnogo emu, a znachit i boyazn' ego poteryat'. Eto znachilo, chto nado nikak ne afishirovat' svoy interes k cherdaku i maskirovat' svoe nahojdenie na onom. Slava Bogu, cherdak byl deystvitel'no nevelik, nizok, i k tomu je nahodilsya v ujasno pyl'nom i gryaznom sostoyanii. No, samoe udachnoe bylo to, chto vlezt' na nego mojno bylo lish' cherez uzkiy i neudobnyy lyuk s ploschadki tret'ego etaja, po staroy perenosnoy lestnice bez dvuh stupenek. Dogadyvalsya li o takom svoystve cherdaka kto-to krome Sashi, on ne znal, no, sudya po tomu, chto tuda krome nego nikto ne lazil bez nu samoy krayney nadobnosti, govorilo samo za sebya. Iz vsego doma, on byl edinstvennym yunoshey perioda polovogo sozrevaniya, blijayshemu je pretendentu na etot obzornyy punkt bylo lish' odinnadcat' let. No dlya profilaktiki Sasha pri sluchae lupil etogo yunogo otroka Mihaila, u kotorogo i tak s golovoy bylo ne v poryadke. Dlya togo chtob tot nauchilsya instinktivno ponimat', gde mojet nahodit'sya Sasha, i idti v protivopolojnuyu storonu.
Sobstvenno, banyu-to i postroili vsego tri goda nazad. Byli ponachalu incidenty, vvidu kotoryh prishlos' spilit' vse bolee-menee vysokie derev'ya so storony jenskogo otdeleniya bani. Potomu kak such'ya teh derev'ev, vse ravno treschali pod tyajest'yu shpany povisshey na nih. Takova uj byla konstrukciya razdevalok: posle treh metrov sploshnogo kirpicha, poslednie polmetra pered kryshey byli prosto zastekleny.
Iz razryada konspiracii i legalizacii nahojdeniya na cherdake, samym masshtabnym proektom bylo modelirovanie kakogo-to planera, kotoryy dlya kvartiry byl yavno velik i ne udoben, a vot dlya cherdaka kak raz. Nataskav na cherdak vsyakih planochek, doschechek, reechek i raznoobraznogo instrumenta, on za polchasa skolotil chto-to napominayuschee lyagushku bez odnoy zadney lapy i lish' v te minuty, kogda v razdevalke voobsche nikogo ne bylo vidno, usovershenstvoval konstrukciyu. Gorazdo huje prihodilos' zimoy, ved' nikakogo predloga dlya nahojdeniya tam, ne prihodilo v golovu. Da i prosto holodno tam togda bylo. Hot' truba ot obschego gazovogo kotla i prohodila po cherdaku, odnako tepla davala ne ochen'. A zamerzshey ladoshkoy koloshmatit' stol' nejnyy i delikatnyy organ, toje udovol'stvie ves'ma na lyubitelya (vprochem, kakim i yavlyalsya Aleksandr).
No, chto eti vse melkie neudobstva po sravneniyu s obnajayuscheysya prodavschicey bakaleynogo otdela Fainoy Stepanovnoy?! Jenschinoy, uje pod sorok, no, obladayuschey toy vlekuschey i prityagatel'noy siloy, chto svodit mujchin s uma i zastavlyaet trepetat' tonchayshie fibry dushi, daje u teh, kogo vmesto onoy pryamaya kishka. Ah, eta krasnaya, posle parilki J0PA! Ee chernaya, gustaya promejnost'! A grudi! Ee grudi!!! Vyvalivayuschayasya, perespelye, s ogromnymi korichnevymi soskami!!! A kogda ona uje bez byustgal'tera, snimala nosok, oni dostavali do samogo pola…
Sashen'ka, v tot vecher, tol'ko na cherdake konchil chetyre raza. On nikak ne mog uspokoit'sya, kak ved', takaya udacha! Kto by mog nadeetsya uvidat' golyshom samu Fainu Stepanovnu! Dolgo leja bez sna, on predstavlyal ee i tak i syak poka ne konchil esche neskol'ko raz. No, daje v snovidenii, ee obraz ne ostavil Sashu v pokoe. A snilos' emu takoe: V toy jenskoy razdevalke, golaya Faina Stepanovna, chto-to ischet na dne svoego shkafchika, a on, toje golyy, no pochemu-to v svoey detskoy budenovke s otorvannoy zvezdoy i so staroy, derevyannoy sabley v ruke bejit po razdevalke i, okazavshis' vozle Fainy, vsajivaet so vsego razmaha ey v zad etu glupuyu sablyu. A ona, ne prekraschaya kopat'sya, krichit, - “Da idu uje Lyuba, grebeshok vot tol'ko dostanu!“. Sasha pugaetsya etoy Lyuby, hochet vytaschit' sablyu, no ta namertvo zasela. Togda, on bejit k vyhodu, oglyadyvaetsya i vidit, chto Faina Stepanovna tak i idet s etoy sabley. A bolee togo, on tol'ko seychas zamechaet, chto u vseh golyh jenschin, iz jop torchat tochno takie je igrushechnye, derevyannye sabli s otvalivsheysya mestami kraskoy. Tut pered nim vnezapno voznikaet roja ego staroy shkol'noy uchitel'nicy. I ona, vshlipyvaya, govorit, - “ Vot, polyubuysya, chto ty natvoril! Ya je tebe govorila, prilejnee i staratel'nee uchitsya nado…”. Sasha prosypaetsya v holodnom potu, s vlajnym komkom v trusah. On prinimaetsya razmazyvat' ego po odeyalu, prostyne. Potom emu kajetsya, chto etot komok na smorschennom podborodke ego uchitel'nicy. On, vinovato razmazyvaet ego ruchkami po gubam, po dryabloy shee, dohodit do grudey i soskov, do smorschennogo i obvisshego v jirovyh skladkah jivota….
V obschem, chem bol'she Sasha smotrel na golye jenskie tela, tem sil'nee emu hotelos' imi obladat', ili daje puskay hot' kakim-to odnim, da i voobsche, on hotel myagkogo, teplogo TELA! Byvalo daje, chto s vospalennym ot jelaniya mozgom, on vybegal k vhodu bani i nachinal tam nervno rashajivat', v nadejde, chto hot' kakaya-to babenka zametit i priglasit k sebe v gosti, a tam uj izvestno, chto doljno proizoyti. Estestvenno, etogo ne proishodilo, i on vpot'mah na cherdake proklinal ves' rod jenskiy, za to, chto ni odna p13da, daje samaya zamuhryshnaya i obijennaya emu otkryt'sya ne jelaet. Proklinal rod mujskoy, za to, chto menee dostoynye, chem on, uje ne devstvenniki, a koe-komu i postoyanno est' s kem sparivat'sya. Proklinal Bojen'ku, za to, chto on nikak ne soizvolit poslat' emu, horoshen'komu Sashen'ke, sisyastuyu teten'ku s bol'shey popoy i strast' kakoy volosatoy P13DOY!
I vot, kogda Sasha v ocherednoy raz, terzal na cherdake svoy nenasytnyy penis, tuda sluchayno zabralsya odinnadcatiletniy slaboumnyy Misha iz ihnego doma. Pervye sekund desyat' ni odin, ni drugoy ne zamechali drug - druga. Kogda je ih glaza vstretilis', na oboih licah otrazilos' kraynee izumlenie. No na Sashinom, otrazilas' yarost', a na Mishinom ispug. Maloy nachal pyatitsya obratno k lyuku, a Sasha bystro spryatav v shtany svoyu pipku, stal nadvigat'sya na nego. Ego golovu posetila odna dovol'no smelaya ideya, i ne dolgo dumaya, on nachal privodit' ee v deystvo.
- Da ne ssy malyy, smotri che ya tut nazyril! Hodi syuda! Tut ot, zdesya smotri!
On podvel Mishu k svoemu okoshku i pokazal, na chto on s takim upoeniem lyubovalsya. Mishu eta kartina povergla v esche bol'shuyu paniku, chem uvidennoe ranee. On hotel, bylo otpryanut' ot okna, no poluchil sil'nyy udar kulakom v zatylok, ot kotorogo povalilsya na chetveren'ki. V takom polojenii na nego navalilsya Sasha i, sjav sheyu goryachimi potnymi rukami, slyunyavya emu uho, zashipel, - “Tol'ko piskni 57ka! Izuroduyu, chto rodnye ne uznayut, noch'yu vynesu v rov, a potom esche skaju, chto ty snova s cyganami yakshalsya!”. Bylo delo, doverchivyy Misha krutilsya vozle dvuh cyganok, te, dav emu, yabloko i kakuyu-to konfetu, nachali vysprashivat', daleko li Mishen'ka jivet, i doma li seychas ego mama s papen'koy, a to im bednen'kim ochen' hochetsya vodichki, hot' glotok sdelat'. Ne izvestno chem by eto vse obernulos', esli b ne sosedka s ih etaja. Ona vzyala ego za ruku i povolokla k domu, po doroge vykruchivaya ushi i lupya krepkoy trudovoy rukoy Mishinu zadnicu. Roditeli, uznav ob etom, toje poryadochno vydrali pridurkovatogo syna. Tak chto, lyuboe upominanie o cyganah, vyzyvalo ujas i gotovnost' k poboyam.
- “Ne nado, ne nado pro cygan”, vshlipyval Misha tonen'kim golosom.
- “Togda molchat', 57ka! Nakaju tebya nemnogo i mojesh' spokoyno poyti von!”. S etimi slovami Sasha spustil Mishiny shtanishki i nachal vodit' svoim vzduvshimsya chlenom, po ego tolsten'koy popke. Misha ponyal, chto seychas nachnetsya chto-to uje sovsem ujasnoe i nachal tiho skulit', zadyhayas' slezami i soplyami. Vozbujdenie Sashi uje ne znalo granic, poplevav Mishe v anus, on nachal ostorojno vvodit' tuda svoy chlen. Misha zadergalsya, nachal vyryvat'sya i gromche vyt', za chto poluchal sil'nye tychki pod rebra. A Sasha v eto vremya ispytyval ni s chem ne sravnimoe, dikoe, bezuderjnoe naslajdenie. Kogda ne bil Mishu, on nejno gladil ego yagodicy i spinu. O, da! DA!!! Nakonec-to on po-nastoyaschemu 363TSYa! Hvatilo ego tolchkov na dvadcat', posle chego v Mishinu pryamuyu kishku, vprysnul takoe kolichestvo spermy, chto moglo byt' sravnimo s nebol'shoy (Svejuyu, esche goryachuyu, domashnyuyu kotletu, razrej'te na dve ravnye poloviny. Iznutri, namaj'te odnu polovinku gorchicey, a druguyu, mayonezom. Poseredine polojite lomtik syra i tonen'koe, sploshnoe kolechko luka. Po vkusu, mojete dobavit' paru vetochek ukropa ili petrushki. Priyatnogo appetita!) klizmoy.
- “Da uspokoysya ty, ne tak ved' tebe i bol'no bylo. Vot v tyur'mah, tam kajdyy den' takoe drug drugu delayut, i nichego, ne plachut. Bud' mujikom! A to vot vyrastesh', popadesh' v tyur'mu, voydesh' v kameru i garknesh', - “ Ha, a ya, zato uje umeyu v j0pu 364t'sya!”. I tebya tam srazu zauvajayut, i bit' ne budut. Tol'ko esche nado nauchit'sya kurit', a to kakoy je ty mujik?”. Takimi vot slovami pytalsya Sasha utihomirit' rydayuschego Mishu. On postepenno nachinal predstavlyat', kakimi posledstviyami eto vse moglo dlya nego obernut'sya, a potomu nachal esche ubeditel'ney uspokaivat'. Sasha obeschal emu vse bogatstva mira, kotorye imel sam, mog dostat' i obeschal daje te, kotorye ne mog. Obeschal nikogda bol'she ego ne bit' i t.d. i t.p. Vidya, chto eto ne osobo pomogaet, on nachal podymat' Mishu, zastegivat' emu shtany i v vide iskupleniya vylizal s ego popy krov' vmeste s kalom. Nejno obnyav ego, prosidev na cherdake esche minut desyat', vrode by koe-kak, uspokoiv i vzyav obeschanie, chto tot nikomu i ni za chto ne skajet pro ETO, oni razoshlis' po svoim kvartiram.
Sleduyuschim utrom, kogda Sasha vyhodil v shkolu, na lestnichnoy ploschadke, ego vstretil, uje vypivshiy (a vypival on hronicheskiy i ochen' davno) Mishin papa. Razmahivaya pered Sashinym licom ispachkannymi krov'yu trusikami syna, on bukval'no za pyatnadcat' sekund, kuhonnym nojom, otrezal Sashin h7y i zapihnul tomu v glotku. Vybejavshiy na krik Sashin otec, bukval'no otoropel ot uvidennogo, no tol'ko na neskol'ko mgnoveniy. Posle chego, shvativ v prihojey topor, rinulsya chinit' vozmezdie. Hlipkaya dver' v kvartiru, za kotoroy uspel ukryt'sya Mishin otec, ne spasla ego ot ogromnogo topora i sta kilogramm, kotorymi obladal otec Sashi. Pervaya, s raskolotym cherepom, pala mat' Mishi, kotoraya vzdumala pregradit' put' Sashinomu zabotlivomu papen'ke. No ee muja postigla kuda kak bolee ujasnaya uchast'. Snachala emu byli toporom perebity oba kolena, zatem, po lokot' otrubleny obe ruki, i lish' zatem posledoval sokrushayuschiy udar topora v pah. Ne znaya, chto delat' dalee Sashin otec podoshel i Mishinoy krovatke i legon'kim udarom perebil emu pozvonochnik.
Na eti kriki vyshel so svoey ohotnich'ey dvustvolkoy ded Matvey (tot samyy – M.E.), sosed s pervogo etaja. Ukoriznenno poglyadev na trupy i krov', on, kachaya sedoy golovoy nachal prichitat', - “Opyat', bl9t', voyna eta, na starosti let-to! Sdohnut' gady spokoyno ne dayut! Odna svolota tol'ko krugom! A pensiyu, uje pyatyy den' kak doljny byli prinest', i gde j ona???”.
S etimi slovami, on strel'nul kartech'yu v golovu Sashinomu otcu, pricel'nym vystrelom iz okna lovko sshib s sedla velosipeda uje pod"ezjavshego uchastkovogo, pal'nul paru raz v nachavshuyu sobirat'sya na kriki tolpu. Potom, chut' podumav, pristrelil svoyu staruhu. I tebya, moy milyy chitatel'.
